Книга стихов
---------------
I.
В узких улицах Таллина я
Твёрдо понял, что нет роднее
Места мне, чем Москва моя -
И спешу теперь к ней скорее.
После тёмной холодной готики
Поскорее спешу на свет -
Отогреться в моей Москве
От Европы и от экзотики.
II.
Магически преображаюсь
В столице своей родной.
А в чём колдовство – не знаю:
Курантов ли славный бой,
Елоховский ль звон пасхальный,
Старинные ль имена
Ильинки и Разгуляя
Преображают меня,
Но я становлюсь смышленней,
Свободней дышать могу…
Кремлёвскую колокольню
В обиду не дам врагу.
Москва, 19 июля 1974.
III.
Во сне я снова встретился с Тобой.
Ты, как всегда, была роскошна:
Всё тот же блеск в глазах раскосых,
Всё тот же голос Твой грудной.
Во сне с Тобой я встретился опять.
Ты, как всегда, была красива:
Загадочно-нежна, как дива,
Проста, как любящая мать.
Во сне я встретился с Тобою вновь.
Чем Ты близка мне – я не знаю.
В том, что не высказать словами,
А не в красе Твоей – моя любовь.
Ах, если б мог я высказать, как мне…
Любимая, да что Тебе слова!
Прими мой тихий поцелуй во сне.
Он самый чистый:
он – Тебе, Москва!
Новогорьевка, 20 января 1978.
ШТРИXИ.
I.
О старый Таллин! Вечер твой
Укрыт, как пледом, облаками.
Задумчиво-немой,
Он у камина рядом с нами.
Он рядом за столом сидит
В уютном славном ресторане,
Нам друг о друге говорит
И о молчанье.
Таллин, 28 июля 1972.
II.
Но кто же нас за то осудит,
Что мы обычны и пусты?
И близкая не рядом будет,
И сожжены уже мосты…
Когда далёкую приблизим -
Познаем то, что суждено,
Самих себя мы не унизим,
Ведь нам иного не дано.
Таллин, 26 июля 197З.
ВПЕЧАТЛЕНИЯ.
I.
Эрмитаж, я клянусь душою:
Ты во мне, ты всегда со мною.
Разве можно забыть мне сказки,
Что я слышал от бабки своей?
Так и нынче: чужие краски
Навсегда стали сказкой моей.
Ленинград, 29 января 1974.
II.
Ты до верху залит
обманчивой роскошью барской,
Но нет, ты не русский –
о подданстве и не проси.
Всегда ты пребудешь
лишь бывшей столицею царской
И вечной провинцией
древней святейшей Руси.
Ленинград, 14 июля 1974.
Проходит земная слава.
Но, новый Агасфер, я тут,
Где гордо-холодный Бештау
И где экзотичный Машук.
Здесь звёзды и звонче, и ярче,
Здесь снежный Эльбрус вдалеке.
И всё же какой-то утрачен
Трагический пульс на виске.
Дай бог мне увидеться снова
С лукавым моим Машуком,
Чтоб только сияньем иного
Светила был путь освещен,
Чтоб звёзды и ярче, и звонче
Весельем мне жалили глаз
И чтобы забылось всё прочее,
Всё то, чем страдаю сейчас.
Пятигорск, 16 июля 1978.
I.
Печаль мою не охраняет,
А убивает моря шум.
Тоскливый ход унылых дум,
Нe развивая, - прерывает.
И скудной радости земной
Я ощущаю приближенье -
Как возрожденье, как прощенье,
За то, что был проигран бой.
И шевелится, словно змей,
На дне души чужая песня,
И, вырываясь в поднебесье,
Становится уже моей.
Ялта, 8 июля 1980.
II.
Да здравствует паштет из джинс,
Намазанный на мои ноги!
Ты в гардеробе отлежись,
Костюм для службы, галстук строгий.
Да здравствуют мои очки,
Моя ковбойская сорочка!
Здесь я – не я, и ты – не ты,
А море – море. Хватит. Точка.
Гурзуф, 10 июля 1980.
III.
Ночь сливает море с небесами.
Звезды заблестели в вышине,
В звонкой и прозрачной тишине,
Как шатёр кудесника над нами.
Слабого прибоя мерный звук
Тёплый ветер с моря к нам доносит.
Сердце снова любит, снова просит
Новых грёз и новых сладких мук.
Гурзуф, 19 июля 1980.
IV.
И снова ночь на море, снова ветер
Доносит к нам невнятный шум волны.
И те же звёзды, те же звёзды светят,
И мы всё так же чувствами полны.
Но мы не просим больше новой муки,
И новых грёз не просим в тишине:
Дай бог нам прежнего, избави нас от скуки,
Пусть то, что было, вновь приснится мне.
Когда-то звёзды были ярче, чище,
И нас манила призрачная даль.
Теперь они – кик свет над пепелищем,
А море отражает их печаль.
Гурзуф, I8 июля 1982.
I.
Синий медведь, утомившись от быстрого бега,
Море увидел, к нему, изумлённый, припал.
Жажду свою утоляет, навеки прикован
К силе и неге морской изумрудной волны.
Гурзуф, 5 июля 1980.
II.
Меж горизонтом и мной в море дельфины резвятся.
Нету одежды у них, не знают металла они.
Пусть же богат человек! Все мы – природы созданья.
Как я завидую вам, нищие братья мои!
Гурзуф, 9 июля 1980.
III.
Только мы трое не спим: вечно бессонное море,
Ты, дорогая моя, и, очарованный, я.
В этой полночной тиши все мы мечтаем о разном:
Я – о бессонной любви, море – о сне до утра.
Только не знаю, о чем ты, моя радость, мечтаешь -
Может, о грезах любви, может, о сладостном сне?
И размышляю я: как странны законы природы -
Внятно нам всё на земле, кроме любимых сердец.
Гурзуф, 18 июля 1980.
I.
Вот Араратская долина. А над нею
Лежит, чуть розовея, Ереван.
Над ним – хребты огромной серой тенью,
Над ними – синим пятнышком – Севан.
Церквушки там над озером чернеют,
Над ними – голубые небеса,
А в небе, словно сказочная фея,
Белеет облака летучая краса.
Ереван, 3 февраля 1981.
II.
…И свят Эчмиадзин не потому лишь,
Что здесь Григорию привиделся Христос,
А потому, что через штиль и бури
Он символ веры нации пронёс.
Не потому Гекхард святым назвали,
Что в нем хранилось некое копьё,
А потому, что не святой едва ли
В веках бы сохранил лицо своё.
Севан и солнце, небеса и горы,
Коньяк волшебный и вина нектар,
Между собой о первенстве не споря,
Являют нам природы чудный дар.
Швейцарские озера, солнце греков,
И Аппенины в синеве небес –
Не это украшает человека
И придает его народу вес.
Коньяк хороший делают и галлы,
Щедра в других местах природа-мать,
И этого, пожалуй, слишком мало,
Чтоб маленький народ святым назвать.
Но свят народ, который камни может
В хачкары и в соборы превращать,
И те напитки, что с нектаром схожи,
Из этой скудной почвы добывать.
Ереван, 8 февраля 1981.
Здесь в барах и кафе уютно,
И люди трезвы и чисты.
Но, восторгаясь поминутно,
Не забывай о главном ты.
Архитектура горделива;
И европейских мастеров,
Практичных и трудолюбивых,
Будь похвалить всегда готов.
В окно, прорубленное мною,
Европа, словно сон, влилась.
Учись судить её душою:
Не раболепствовать, не клясть.
Рига, 14 августа 1981.
I.
Ты постарше, чем мать наша, Киев.
Ты скорее не мать, а отец.
Ты навек был пленён Византией,
Ее веры восприняв венец.
А Москва – наша мать. Ее лоно -
Материнское лоно Руси
Родила она в праведных стонах
И ребёнка сумела спасти.
Но в Софии и в лавре Печерской
Пред тобою, отец, я склонен.
Вижу лик твой и кроткий, и дерзкий,
Слышу шум твоих ратных знамён.
И как сын ощущаю в крови я
Капли крови холодной твоей -
Вместе с жаркою кровью России,
Что досталась от двух матерей.
Расстаюсь я с тобою, отец мой,
Свою голову низко склонив.
И надолго останутся в сердце
Византийские очи твои.
Киев, 13 ноября 1980.
II.
Вожу по Киеву друзей,
Показываю им Софию.
И, споря с совестью своей,
Внушаю истины простые:
Мол, вот Владимирский собор -
Над фреской Васнецов работал.
А этот новенький забор
Закрыл от нас Златы Ворота.
И на Андреевском холме
Дивлюсь церквушке я жеманной.
Растрелли не по вкусу мне.
Быть может, вкус мой очень странный?
Спустившись ниже, покажу
Им некий дом, совсем безличный,
И здесь немного задержу,
Чтоб рассказать, чем необычен
Сей дом без мраморной доски,
Без памятного даже знака.
Но он мне дорог, ибо жил
Там Мастер некогда – Булгаков.
Киев, 15 августа 1981.
III.
Ты на холмах, как Рим или Москва,
Раскинулся привольно и широко.
Носила твоя древняя глава
Корону европейского Востока.
Европу спас когда-то крепкий щит.
Который ты держал в руках могучих,
Когда сломались об него мечи
С востока шедшей бесноватой тучи.
Безоблачное небо над тобой.
Ты на холмах раскинулся державно.
Но если снова грянет страшный бой -
Твой щит тебя покроет новой славой.
Киев, 16 марта 1982.
I.
За окном вагона
Серый, скучный день.
Там – тоска перронов,
Мука деревень.
Там в грязи застряло
Чье-то колесо,
А меня умчало,
Мимо пронесло.
Там погост суровый,
Покосился крест,
И березы снова,
И печаль окрест.
Капает с берёзы
Сок ли, сон ли, кровь…
То – России слезы,
То – моя любовь.
Запорожье- Москва.
23 ноября 1981
П.
Как живётся и как тебе дышится,
Как поется, молчится ль тебе,
Всё ли видится, всё ль тебе слышится -
Самой верной на свете земле?
Жмет ли мрамор, гранит тебе тесен ли,
Мал бетон ли, асфальт ли тяжёл,
И легко ли душе твоей песенной?
Видишь – снова к тебе я пришёл.
И опять приняла ты, Москва моя,
И целуешь меня всё нежней,
И прощаешь ты блудного самого
Из всех блудных твоих сыновей.
Изменяю тебе неизменно я.
Ты же веришь мне, верность храня.
Ты и ВЕРЯЩАЯ, ты и ВЕРНАЯ,
Моей родины милой земля!
Москва, 24 ноября 1981.
III.
Судьбой суровой, безучастной
Мне путь отмерен.
И долго буду я стучаться
В чужие двери.
Я испытал блаженство счастья
И боль потери.
Лишь с Родиной мне не расстаться –
В неё я верю.
Москва, 25 ноября 198I.
---------------------------------------
---------------------------------------
---------------------------------------
-
Н А Д Е Ж Д А.
-----------------------------
-
М О Р О З.
Теперь всё кончено. Деревья в полусне.
Хрустящий лёд, хрипящий ветер.
Кричи, мяукай, вой в тоске -
Никто не ответит.
Никто не ответит. Лишь вой да мороз.
Мертво всё в мерцающем свете.
И даже мой крик замёрз.
Никто не ответит.
Никто не ответит, никто не придёт:
Деревья заснули, а ветер
Вгрызается в лёд.
Никто не ответит.
Хрустящий, скрипящий, мертвящий мороз.
За что? – я один на всем свете…
И даже мой крик – он всего лишь вопрос,
Но всё же: н и к т о н е о т в е т и т…
Новогорьевка, 4 декабря 1974.
Под метелью, в тоске, в полусне,
Где мигают и плачутся звёзды,
Излучают печальный свой свет
Две застывшие в поле берёзы.
И им снится, что осень ещё,
Что не скованы ветви морозом,
И что шепчет им ветер своё:
‘‘Ах, берёзы мои, вы берёзы..’‘
Снится им, что листва золота
И дрожат, как бубенчики, листья,
Что от ветра, любви и дождя
Я под ними опять схоронился,
Что, неловко обняв их рукой,
Я шепчу им, как ветер: ‘‘берёзы…’‘
И на землю бегут чередой
То дождинки, то листья, то слёзы.
Робко шепчут мне что-то во сне
Две берёзы в снегу на морозе,
Словно знают, что в дальней стране
Степь пустая, и нету берёзы.
И я тоже, как будто в снегу, -
Весь застыл, как бы чуя угрозу,
То во сне, то в письме, то в бреду
Повторяя: ‘‘берёзы, берёзы…’‘
И тоску на бумагу несут
То слова, то снежинки, то слезы:
‘‘Нет, сестрицы меня не спасут…
Ах, берёзы мои, вы берёзы!’‘
Новогорьевка, 24 декабря 1974.
Где роща обглодана осенью, где
Осины трепещут на стылой воде,
Где степь убегает куда-то туда,
Куда убежать нам нельзя никогда, -
Заброшены мы и забыты совсем.
За этой осиной, за тополем тем
Бегут провода в никуда, в низачем.
Войдем в провода, и туда, в никуда,
Польются за нами тоска и года,
И роща, и осень, и степь, и вода…
Зачем – в низачем? И куда – в никуда?
И стоит ли это такого труда?
У осени жалобный стон не отнять,
Простора пустого – увы, не понять,
А нам никогда никуда не сбежать:
Сидеть лишь, да ноги под стулья поджать,
И ждать, и мечтать, как бегут провода
Куда-то в Зачем и зачем-то в Куда.
Новогорьевка, 4 октября 1975.
Как ждал я снега, как я снегом жил,
Когда он вдруг валился мне на плечи!
Вот и теперь: я требовал, просил,
И обещал он выпасть в этот вечер.
Как жду его! – я выйду и взгляну
На дивный свет в ночной дремоте,
Подставлю руки и в ладони соберу
Частички неземной чудесной плоти.
И прекратится мой бессмысленный побег,
Сyдь6a на плечи руки мне уронит,
И жизнь моя, как чистый белый снег,
Растает на твоих ладонях.
Запорожье, 10 ноября 1975.
Клял судьбу и невезение,
Говорил, что скучно жить…
А не проще ли прощения
У вселенной попросить?
А не проще ли на саночках
Закатиться вечерком,
Где березы словно дамочки-
Не остаться ли вдвоём?
И потом, под поцелуями,
Загорится огонёк,
И обратно сани пулею
Понесут, коль путь далёк.
А обратно – под берёзами
Лучше нам пешком пройти,
Запах леса завороженный
На губах бы принести.
Дома же, под печки шёпот,
Уж пройдёт наверняка
Непонятная, как вздох твой,
Моя тёмная тоска.
Коханое, 29 сентября 1976.
Вкушаю ветер, словно причащаюсь:
Причастен я к его бессоннице.
И каюсь, каюсь
Во всём, что ныне вспомнится.
И дождь осенний тоже мил:
Причастен я к его усталости.
Всё на потом я отложил -
Всё, что останется.
Благословенны утро и печаль
И ночь с бессонницей,
И жизнь, и тёплый каравай,
И всё, что помнится.
Благословенны сон и ворожба,
Лес, небо и моя усталость,
Благословенны дружба и вражда -
Всё, что осталось.
Коханое, 29 сентября 1976.
Седина – какая ранняя, осенняя!
Осень, ты моя судьба и невезение.
Я твоё растение, природа, запоздалое.
Ведь горели, как рябина, губы алые,
Ведь ласкали, словно ветви, руки нежные,
Ведь глаза светились безмятежные…
Отцвету, как ты, покроюсь инеем.
Поседею в эти ночи темносиние.
И отплачу вместе с дождиком цветение…
Я твоё растение, природа, я – растение.
Коханое. 5 ноября 1976.
Исповедуюсь роще,
Призрачным снегом укрытой ,
Исповедуюсь ночи,
В которой звезда застыла.
Исповедуюсь звёздам
В леденящем провале неба,
И морозу,
И забытой корочке хлеба.
Исповедуюсь свечам
Догорающим, жгущим руки,
Исповедуюсь встречам
И разлукам.
Исповедуюсь страху,
Топорам кровавым,
Исповедуюсь плахе
И громкой славе.
Исповедуюсь другу,
Кто меня недоверьем ранил
И гончарному кругу,
И подрамнику.
Исповедуюсь водке,
Веселью, пляске,
И постылой работе,
И детской коляске.
Исповедуюсь женщине,
Пеленающей сына,
Исповедуюсь песне,
Обвиняемой, но невинной.
Исповедуюсь ветру,
Сырой пустыне,
И надежде, и вере,
И иже с ними.
Коханое, 16 декабря 1976.
Над больною фантазией зимнего леса
Идиотски-тупая восходит луна.
Замирает душа от внезапного треска,
Замирает, тоскою и болью полна.
За осинником мёртвым, как в сказке Кащеи,
Поднимаются голые сучья кустов.
А ему так страшны, так опасны все тени,
А в ушах словно слышится шум голосов.
И жестокому голоду нету преграды,
И кровавая рана на шее болит.
Где же те, кто ему были б дружески рады,
И спросили, о чём он тихонько скулит.
Никого… И душа обливается болью,
И к норе обращается он, трепеща…
И проклятьем, и страхом, и мёрзлой тоскою
Одинокая в мире исходит душа.
Запорожье. 29 декабря 1976.
В отверстый храм земли, небес, морей
Вновь прихожу с надеждой и тоскою…
( И. Бунин.)
Как некогда входил в отверстый храм
Земли, небес, морей Поэт великий –
Так я туда вхожу, не зная сам,
Помогут или нет святые лики,
И постигаю истину я там,
Шепча с надеждой, надрываясь в крике.
И на алтарь Природы я кладу
Святейшее из жертвоприношений –
Чистейшую и праведную мзду -
Любовь былых и сущих поколений.
За эту жертву я награды жду,
Чтоб укрепил меня Природы гений.
Любовь чужую в жертву отдаю
Которая моею стала ныне,
И гимны к ночи, поклоненье дню
Считаю я обрядами своими:
Кладу я на алтарь любовь свою
К берёзам, кипарисам и пустыне.
Кладу на этот сказочный алтарь
Свои сомненья, страхи и тревоги,
Как будто я теперь, как кто-то встарь,
Песчинка мира, некий дух убогий,
И над Природой больше уж не царь -
Теперь Она сама мне стала богом.
Природа для меня – не звук пустой,
А лик священный, иль скорее, лица:
Живёт в Ней дух Материи святой,
К которому душа моя стремится,
И разум мой сливается с душой,
Чтоб в звуки этой песни превратиться.
Бессмертная Материя! Ты свет,
Царящий ныне, и потом, и прежде.
Й жизни без Тебя, пожалуй, нет:
Замрёт дыханье и сомкнутся вежды,
Когда лишишь нас на мильоны лет
Подаренной нам некогда Н а д е ж д ы.
Запорожье, 20 декабря 1981.
--------------------------------------------
--------------------------------------------
--------------------------------------------
----------------------
Из голоса выкую струны и их натяну на гитару -
Пусть новая песня заплачет всё той же печалью старой.
Родник моей тихой песни тебя освежит прохладой.
Отдай мне, отдай своё тело - мне писем твоих не надо!
Глаза мои станут песней поющего в небе звонко
Забывшего губ твоих ласку печали моей журавлёнка.
Пусть сердце моё онемело, но я заслужил награду.
О, дай же мне сладкое тело, а писем твоих - не надо.
Я тело твоё укрою волшебной и тихой песней,
Вином я его наполню, которого нет чудесней,
Я губы твои ужалю тоскливым своим поцелуем,
Луну постелю на постели чудесную, голубую.
А утром горячее тело рассвет обольёт прохладой.
Нет, лучше отдай своё сердце -а писем и тела- не надо...
Запорожье, 7 октября 1972.
Мята, берёзы, трава и цветы,
Небо и воздух, поляна и стог,
Губы, глаза, поцелуи и ты,
Счастье, молчанье, дыханье и вздох
Листья бросают
Насмешливый взор.
Листья лепечут
Бессмысленный вздор….
Как было громко и как было тихо,
Травы горели в багряном огне...
Эта волшебная неразбериха
Так и осталась навеки во мне.
Разрезано облако
Ранью.
Разрезано счастье
Прощаньем.
Где не было места печали,
Где радостен каждый был миг,
И счастье одно на двоих -
Там только две боли остались.
Полсчастья со мной
И полсчастья с тобою.
Полсчастья равняется
Боли.
Запорожье, 18 февраля 1975
I.
Эй, работники мои! Эй, работники!
Маляры,
И столяры,
И плотники!
Разгуляйтесь,
Разыграйтесь,
Стройте!
Здание белой бумаги крышей надежной кройте!
Засучите рукава,
Врежьте, чтобы пели вены!
Стройте Слово на словах,
Здание Поэмы!
II.
Какой визжащий, скрежещущий, страждущий звук!
Как будто тоскою наполнились вдруг
Ноты
Старинного блюза...
Что ты!
Уйду - не хочу быть обузой.
Оставлю тебе небытиё,
А ты мне - своё
Волшебное празднество плена...
Об этом - моя Поэма.
III.
Оставьте на лицах светлые блики.
Не троньте, оставьте священные лики:
В углу, где разрезано счастье свечой -
Словно стоны -
Опять предо мной
Всё те же, те же иконы...
Чужие лики направьте,
Заставьте
Идти
По иному пути,
Где солнце пронзило все стены …
Об этом - моя Поэма.
IV.
Бреду,
Как в бреду.
Над рощей туманом повис мой крик.
И снова склоняет свой лик
Ко мне архангел.
Но вижу -
Опять-
Мой ангел -
Как прежний мой тать -
Всё ближе...
Убита надежда,
Как прежде,
Как было от Ромула - Рема...
Об этом - моя Поэма.
V.
Когда-то
Дарил я цветы.
А ты,
Мой дух, был крылатым.
А ныне,
Мой дух, ты не дух во плоти
И ты не источник в пустыне,
И лучше - уйти...
Ты -
Демон!
Ты - мои мечты...
Об этом - моя Поэма.
VII.
Отдай!
О, дай
Печаль - и отними тоску мою.
Как странно, что я ещё живу и думаю!
Забочусь о ножницах:
Они притупились.
Мечта - заложница.
Вот мои были.
Огонь
Так ярок, так бездушен.
Задушен
Я - собой.
Это ведь тоже тема.
Об этом - моя Поэма.
VIII.
Душно скрипке.
Краски темнеют.
Дети взрослеют -
И тесно в улыбке,
Как в заношенной детской одежде.
Так было и прежде…
И руки бумагу рвут,
Это ль не Страшный Суд?
Пальцы мои - архитекторы:
Чертят сложный узор.
Позор
Или вздор -
Другая тема.
Только бы быть Поэме!
IХ.
И есть - ПОЭМА.
Молюсь ей нощно и денно.
Зарей
В ней
Скорей,
Слово на словах – Слово Слов.
Я ныне Иоанн Богослов.
Строю Поэму.
Поэма, взойди!
Солнцем откройся, рана в груди!
Поют оглушённые вены
В здании нашей Поэмы.
Ты прости, что так нескладно я...
И прощай, прощай, моя
НЕНАГЛЯДНАЯ!
Новогорьевка, 18 февраля 1975.
Как пристально глядит моя звезда
На дом заброшенный, на сад пустой!
Но есть слова: бог дал - и он же взял,
Утешишься когда-нибудь с другой.
Как одиноки клавиши в тиши
И как безлюдны скорбные аллеи! -
Но есть слова: живи-ка без души,
Забудь, как щеки милой розовели.
Как беспокоен тягостный покой,
Как руки не нужны и неуклюжи!
Но есть слова: грядущее воспой,
Кончиною минувшего разбужен.
И есть слова: любимая моя,
Что б ни было с тобою и со мною -
Я без тебя - лишь половина ‘‘Я’‘,
Всё без тебя вокруг меня пустое.
Новогорьевка, 19 февраля 1976.
I.
Прости мне скорбь мою, как я простил твой смех,
Прости мне вечность, как простил мгновенье.
Я - боль твоя, а ты - одна из тех,
Чьё солнце не осветит моей тени.
Спасибо за стихи, что я писал тебе,
За маленький ночник, погашенный случайно,
За руки зоркие и за рассвет в окне,
За то, что ты осталась дивной тайной.
Запорожье, 25 февраля 1974.
II.
Прости за осень и за птичий стон,
И за поля, укрытые снегами,
И за весну, и за капели звон,
За дождь, за солнце, за мечту над нами.
Прости за боль, за радость, за печаль,
И за слезу, блеснувшую в ресницах,
За сон, в котором голубая даль,
За то, что не живётся и не спится.
Прости изысканность и грубый слог простой,
За небыли, за то, что вроде было.
Прости за всё, как я простил за то,
Что ты мне встретилась и полюбилась.
Новогорьевка, 19 февраля 1976.
Отцветшим - нам не зацвести,
Отпевшим - не запеть. Любимая!
Моя душа, как сон, ранимая.
Любимая, меня спаси!
Спаси, не распинай разлукою,
Обиды и печаль прости.
От самого себя спаси,
Убей тоску мою сторукую!
Мне тяжело мой крест нести.
Моя судьба - что луг некошеный.
Живу я сам в себя заброшенный.
Любимая, меня спаси !
Спаси, неси мой сноп безжизненный
И жизнь свою в него вдохни.
Рукой целительной взмахни
И осени святыми ризами.
Я стану, словно сын, расти.
Корми, как сына, лаской дивною.
Прости, что скучен просьбой длинною:
Любимая, меня спаси!
Спаси, лечи от муки каторжной,
Не покидай меня - нельзя,
Чтоб жизнь наполнилась моя
Одними траурными датами.
Потери скорбные скоси
Рукою доброй, как колосья.
Так только перед смертью просят:
Любимая, меня спаси!
Новогорьевка, 17 мая 1976.
27. НАД СОЖЖЁННЫМ ПИСЬМОМ ДРУГА.
Из зажигалки детский язычок
Лизнул твои трагические строки,
И мне послышался твой вздох глубокий,
Доселе стиснутый чернильной скорбью строк.
Любовь и мертвая - жива.
Неразделенная - как музыка, красива:
Ведь в одиночестве, в час скорбного прилива,
Лишь одному слышны её слова.
И пусть симфония твоей любви трагична:
Скорбь делает прекрасным человека.
Несчастен сын сего больного века,
Который счастьем мнит лишь то, что всем привычно:
Провозглашая сладостный уют,
Залеченную бытом страсти рану,
Себя счастливым называя неустанно,-
О боже, как обкраден он, как глуп!
Не будь таким. Благослови печаль
И счастье отыщи в безмерной скорби.
Я же - иное. Час давно мой пробил:
Ни счастья, ни тоски мне уж не жаль…
Новогорьевка, 30 ноября 1977.
I.
Когда ты стала для меня
И небом светлым, и землёю,
Когда сказала: я - твоя,
Я разделю судьбу с тобою,-
Я был, любимая, твоим,
Но и чужим был в то же время.
Мой бог был - вольные лёгкий дым,
Что любит час, а там - изменит.
II.
Судьба-цыганка нам с тобой
Дала разлуку – испытанье.
Как очищение страданьем,
Благословенна наша боль!
Когда я мучаюсь, любя,
Благословляю те мгновенья,
Что мне приносят очищенье
И возвращают мне тебя.
III.
Пусть эти месяцы тоски
Заслужат мне твое прощенье,
И ты отпустишь мне грехи.
И вот теперь, порой весенней,
Гляжу в грядущее своё -
Там больше света, меньше тени.
Когда ж цыганка к нам придёт,
Она нам счастье нагадает,
Мы щедро наградим её.
С тобой в одном стремленье к маю
Сольемся в радостный поток.
Коль вместе будем - твёрдо знаю:
До старости нам далеко!
Симферополь, 4 марта 1979.
Как случилось, что вечно со мною
Ты всегда и повсюду, хоть ты
Так давно уже стала звездою,
Что в созвездьях тебя не найти?
А созвездие певчих молекул,
Составляющих тело твоё,
Светит ночью тому человеку,
Кто женой эти звёзды зовёт.
Я люблю не молекулы - звёзды.
Пусть уверен материалист,
Что любимые, как паровозы,
Из холодных молекул сплелись -
Я не верю! И пусть далеко ты,
Но ты рядом и вечно со мной:
Одному - только мёртвые ноты,
А другому - звук тёплый, живой.
Словно паж из минувших столетий,
Шлейф мечты за тобою я нёс.
И пожалуй, умру в её свете -
В свете траурной музыки звёзд.
Мы не боги, и любим есть мясо.
Но любовь - не материя: БОГ.
Тот, кто рядом до смертного часа,
Так бывает подчас далеко!
Запорожье, 22 октября 1980.
Святая богиня, богиня любви!
Меня к алтарю в твоём храме
Когда-нибудь снова ещё призови -
К нему припаду я устами.
В пустынном и диком, безмолвном краю
Источник в песках появился.
Измученный странник здесь рану свою
Водой оросил - и напился.
И - чудо! - тот странник, упавший без сил,
Едва лишь к воде прикоснулся,
Великую силу в себе ощутил
И снова для жизни проснулся.
Вода из источника звонко течёт,
На солнце искрясь и блистая,
А в небе чудесную песню поёт
Какая-то птица степная.
И странник продолжил свой тягостный путь,
Святою водой ободрённый,
Уверенный в том, что, пройдя лишь чуть-чуть,
Он встретит оазис зеленый.
Святая богиня, богиня любви!
Меня к алтарю в твоём храме
Когда-нибудь снова ещё призови -
К нему припаду я устами.
Ты в сердце моём безраздельно царишь,
Зовёшь меня и отвергаешь,
То гневно, то нежно в глаза мне глядишь,
И жалуешь или караешь.
Твой чистый напиток - источник в степи,
В пустыне бесплодной и мглистой.
Так дай же мне встретить ещё на пути
Источник божественно чистый!
Но если уж путником не суждено
Мне быть - то вели превратиться
В ту птицу, что рядом с тобою давно -
В чудесную певчую птицу!
И пусть не иссякнет источник любви,
Чтоб странников влагой чудесной
Источник не раз ещё смог оживить.
Меня ж к алтарю своему призови,
Чтоб пел я для путников песни.
Запорожье, 12 декабря 1981.
--------------------------------------------------------
--------------------------------------------------------
-----------------------
-----------------------
Потух последний аккорд.
Упала со стен тишина.
И комната стала - как порт
Для уходящего навсегда корабля.
Грёзой минувших дней
Уснувшее сердце не разбудить.
В страшном танце теней
Свою тень нельзя различить.
Застывшую боль не волнуй -
Дни умчались, ушли часы...
А впрочем - подари мне ещё поцелуй,
Что похож был на каплю росы!
Запорожье, 20 октября 1971.
Всхлипнула в сонном сердце
Грусть, как смычок старинный.
Губы мои покрылись
Горечью апельсинной.
Из перламутров крика
Сделав венец печальный.
Руки, тебя коснувшись,
Скрипкою зазвучали.
Ты превратилась в голос -
Голос чужой, далёкий.
Губы твои остыли -
Розовый куст одинокий.
Ты пленена рассветом -
Я полонён закатом.
Утру сестрой ты стала -
Вечер назвал я братом.
Раненый мукой голос
Спрячу в могиле сердца.
Руки, как струны, стонут,
Стынут, не могут согреться.
Запорожье, 21 января 1973.
Что тебе до меня? - шёпот милый, иной
Слышишь в треске огня ночью долгой, бесстрастной.
Что тебе до того, что случилось со мной,
Что тебе до того, что лишь ты – мне лекарство.
Что тебе до меня? - моей песни слова
Непонятны, как древних кудесников книги.
И кружится от песни другой голова,
И другого ждут губы заветного мига.
Что тебе до меня? - и зачем тебе знать!
Как беззвёздная ночь меня болью душила,
Как причудливых снов тёмно-синяя рать
Избрала предводителем образ твой милый?
Что тебе до меня? - слышишь в треске огня
Не мою, а чужую заветную песню.
И зачем тебе знать, что простор поднебесья
Полон криком моим: ч т о т е б е д о м е н я!?
Новогорьевка, 21 октября 1975.
Мне страшно: где-то есть другой.
И ты боишься: где-то есть другая.
Сидим в шуршащей темноте ночной,
И уплывает коврик под ногами.
Так что же было? - тишина, отказ,
Согласие, идущее из сердца,
Слова, что это - первый и последний раз,
Желанье защититься и согреться.
Ты любишь дальнего? - из темноты
Ни я, ни ты - не видим мы любимых.
А ночь свела меня с тобой ‘‘на ты’‘,
В лицо пахнула сладко-терпким дымом.
Ах, ночь, ты с памятью разъединила нас,
Но только нас ты не соединила!
Согласье мы запомним, но отказ
Мы, словно оправданье, не забыли.
‘‘Прощай’‘ - друг другу тихо говорим,
И дверь я закрываю за тобою...
…А в комнате ещё стоит тот терпкий дым,
Уже смешавшийся с удушливой тоскою…
Новогорьевка, 18 февраля 1976.
Во дворе трава,
На траве дрова.
Ожог прикосновенья зажил.
Завяла нерасцветшая заря.
Была иль не было пропажи?
Ведь двор-то есть, да не растёт трава.
... Мы ехали в одном купе, и были
Билеты разные - судьба одна.
Вы что-то тихо говорили,
И мне казалось: вы - Она.
Вы говорили о погоде,
О скуке вроде, о делах,
И понял я: от вас уходят,
Хоть вы твердите о друзьях.
Я отвечал, что тоже знаю
Учтивый плен среди чужих,
Что постоянно уезжаю
И не уеду всё от них,
Что хорошо болтать в купе нам,
Что друг забыл, что предал вдруг,
Что тихо плещется по стенам
Колёс усталый перестук...
И мы о чепухе болтали
До станции, где вам сходить,
И ничего не замечали
Или хотели что-то скрыть.
И скрыли...Вышли вы, и снова
Колёс усталый перестук
Напоминал, что есть дорога
И нет внезапных губ и рук.
Когда приеду - будет двор мой,
Дрова близ дома под дождём.
Мы о беседе нашей вздорной
Забудем и опять заснём.
Заснём, залечим свою рану.
Да полно, рана ли - ожог?
А может поздно или рано
Святой огонь сердца зажёг?
Живой ожог на трупе зажил.
Всё промелькнёт, как промелькнули вы.
И двор есть, и дрова есть даже,-
Всё есть, и только нет травы.
Новогорьевка, 14 марта 1976.
Бей, казни меня, распинай,
Колесуй, разбирай на молекулы,-
Только, слышишь, не расточай
Свою нежность с фото поблеклого.
Сон и счастье мои укради,
Спрячь в свою беспредельную
ПЛОСКОСТЬ,
И оставь мне ОБЪЁМНУЮ сохлость,
Только, слышишь, не погляди!
Ах, прощающий прямоугольник,
Больно сердцу от ласки твоей.
Не смотри – лучше сразу убей,
Не смотри, не прощай меня –
больно!
Запорожье, 18 июня 1976.
БЕЗ ТОНАЛЬНОСТИ.
От любви защищен я надёжно:
Круг людей, обязательства, нормы...
Я живу на земле осторожно -
Стал давно терпелив, умудрённый.
Познаём мы друг друга по капле
В суете узнаванья бессонной.
Подари мне свою устремлённость,
Чтобы долготерпенье иссякло!
Мы глядим друг на друга несмело,
Каждый взгляд, словно роль, осторожен.
Подари мне свою невозможность,
Чтоб моя осторожность исчезла!
Говорим мы не много - не мало,
Каждый жест наш продуман, рассчитан.
Подари мне свою беззащитность,
Чтоб моя защищённость пропала.
Ждём, что солнце лучами в нас брызнет.
Нам борьба за блаженство - кощунство.
Подари же мне мудрость безумства.
Чтоб исчезла пресыщенность жизнью!
Миг мы вместе - и вечность мы порознь.
Каждый день ожидания - рана.
Подари мне любовь свою рано,
Чтобы позже нам не было поздно!
Запорожье, 23 декабря 1979.
Ты не ответила. Ну, что ж, -
Свечу любви пора тушить.
А за окном пусть плачет дождь
За упокой её души.
Сплелись две нити. Как же быть -
Разъединить или порвать?
И страшно рвать нам эту нить,
Но всё же лучше, чем страдать.
Так лучше. Нам не изменить
Ни мира, ни самих себя.
Уж лучше жить, как прежде,- жить,
Не мучаясь и не любя.
Ты не ответила. Ну, что ж,-
Так лучше, знаю это сам.
А за окном всё тот же дождь,
Как реквием моим мечтам.
Запорожье, 20 августа I980.
Дай мне тепла! Прошу смиренно,
Прошу коленопреклоненно.
Душа - как будто из стекла.
Дай мне тепла!
Дай хоть чуть-чуть: хоть ночь, хоть вечер,
Хоть огонек случайной встречи,
Хоть что-нибудь пообещай.
Тепла мне дай!
Дай мне тепла. Я грешный, мёрзну.
Из сердца метеором звёздным
Душа, как слёзы, истекла.
Дай мне тепла!
Дай хоть чуть-чуть. Дай ночь святую.
Судьба победу торжествует
Под хохот всех вороньих стай.
Тепла мне дай!
Дай мне тепла. Дай тело, душу,
Надежду и любовь - разрушу
Холодный, страшный плен стекла.
Дай мне тепла!
Киев, 22 февраля 1982.
Как меч над миром - тишина деревьев,
Как меч над миром - запах дальних гроз…
О, как мне хочется забыться, стать вдруг тенью,
И спрятаться в тиши твоих волос!
Опять сомнение в меня закралось,
Вокруг - смятение и грохот бытия...
О, как мне хочется, забыв свою усталость,
Из чаши губ твоих пить сладость забытья!
Москва, 24 апреля 1971
------------------------------
------------------------------
------------------------------
------------------------------
Ох, как тоскливо нам с тобой,
Дружочек мой, котёнок мой,
Пушистый и неслышный друг!..
Не ловишь мух, а плачешь вдруг.
Ох, как тоскливо нам одним!
Витает сигаретный дым...
Но ведь твоя тоска легка,
А я не пьян от коньяка.
Ох, как тоскливо меж чужих!
Хоть ты мне что-нибудь скажи,
Хоть просто ‘‘мяу’‘ протяни,-
Ведь мы одни, совсем одни.
Ох, как тоскливо нам с тобой,
Игрун, разбойник, плакса мой!
И я не пьян от коньяка,
И у тебя в глазах тоска.
Ох, как тоскливо нам одним!
Раскрытый Фет и сизый дым...
Скажи, малыш, мне что-нибудь,
Чтоб разогнать шальную муть.
Ох, как тоскливо меж чужих!
Котёнок, что-нибудь скажи!
Ты тихо лёг у моих ног -
Пушистый серенький комок.
Новогорьевка, 29 октября 1974
Вселенная сократилась.
Остались лишь сосны да ивы,
Остались стихи да звуки,
Остались чужие руки,
Остались небо да ветер,
Остались неспетые песни...
Вселенная сократилась,
Какая-то дверь закрылась,
И чьи-то знакомые песни
Стали темней, неизвестней.
Вселенная сократилась,
И мне теперь в ней сиротливо.
Плыву посреди вселенной.
Мой струг оставляет пену.
Вселенная неизменна,
А я плыву, с чем остался…
Чего-то недосчитался...
Стою на корме струга.
Недосчитался Друга.
Запорожье, 7 ноября 1974.
Собаки лают. Рвутся в темноту
Скрежещущие, страждущие звуки.
В такую ночь все спят, а я не сплю
И на себя не налагаю руки.
Сижу, поддерживая голову рукой,
И полу - сплю, и полу - умираю:
Ненужный, беззащитный и больной,
Гляжу в окно и что-то вспоминаю.
Встать, что ли?- пыль везде стереть,
Побриться, заварить покрепче чаю?
Неужто после жизни будет смерть -
Такая же седая и пустая?
Встать с кресла и немного походить,
Измерить комнату неслышными шагами,
Тоску свою поглубже затаить,
И затворить на окнах ставни,
Зажечь свечу или торшер включить,
Кусочек торта съесть с душистым чаем,
Или одеться и куда-нибудь сходить,
Ни цели, ни пути не зная?..
Постель ли расстелить? в кино ль пойти?
А, может, ледяной водой умыться?
Пластинку ли погромче завести?
Повеситься? лечь спать ли? отравиться?
Сижу, поддерживая голову рукой,
И полу - сплю, и полу - умираю...
Будь проклят этот тягостный покой,
Распятый ночью и собачьим лаем!
Новогорьевка, 28 августа 1975.
Когда ветер свистит и скрипят половицы,
Мне мерещатся в зеркале против окна
Искажённые мукой смеющейся лица -
Когда лунная ночь бесконечно длинна.
Когда ветер свистит и на небе луна,
Мне мерещатся в зеркале лица юродов,
Словно сам я смеюсь... и, белей полотна,
Понимаю: куда-то назад нету хода.
Когда ветер свистит - ощущаю угрозу,
От которой и сладко, и жутко не спится.
Мне мерещатся в зеркале лица юродов,
Когда ветер свистит и скрипят половицы.
Новогорьевка, 6 октября 1975.
‘‘..и Ангел возвестил ему слова:
До века от земли ты будешь проклят.
Пока потомки мысли твои носят -
Тоска твоя останется жива!’‘
Я сын его, как все мы на земле:
Сыны его - Иуда и Спаситель.
Чело моё, как некая обитель,
Вмещает боль растаявших во мгле,
О, как тяжел венец терновый мой!
И упаду я скоро от бессилья,
Как падали и те, кто раньше жили,
Те, кто носили этой Мысли боль.
И проклята до века от земли
Мысль, что постигла тайны разом.
Круши же тьмой, огнём меня пали,
Моё безумье - мой бессильный разум!
Новогорьевка, 14 декабря 1975.
Что полночь, что град но ошибке?
А если луна - не та?
А если не та - улыбка,
И только та - пустота?
А если ошибся не местом,
Не временем и не судьбой,
Не полночью неизвестной -
Что скажешь тогда, вестовой?
Что делать - ошибся миром:
Живу не в своём, а в чужом?
Закрыть поплотнее квартиру
И тихо поплакать с дождём?
Поплакать, что нет улыбки,
Что даже луна - не та...
Так может, и я - ошибка,
А истина - лишь пустота?
Запорожье, 7 июля 1976.
47. SONATA QUASI UNA FANTASIA.
Деревья дремлют. Дремлют в полусне
Озябшие в пустом просторе звёзды.
И тень акации в зашторенном окне
Дрожит и мерзнет.
И в трепетном дрожании теней
Я вижу нерассказанную сказку:
Как будто дарит мне один из дней
Любовь и ласку.
Я словно ощущаю на губах
Тепло и терпкость поцелуя,
И будто, позабыв свой страх,
Себя ищу я…
Прости мне, день, суровый и седой,
Мальчишеские сладостные думы.
Прости, что я, холоп бездушный твой,
Вдруг вспомнил юность!
Коханое, I декабря 1976.
3ИМЫ.
Утро серое, холодное, чужое.
Что со мною снова, что со мною?
…Просыпаюсь я, облеплен странным страхом.
Замирает сердце: - как на плахе.
По комнате разбросана одежда.
На стене Джоконда - как и прежде.
Как и прежде, вперемешку книги
И часы ненужные считают миги.
Я иду в поля - внимать звучанью
Сердитых проводов там, где зари сиянье.
Где мерзлая земля, мои шаги приемля,
Похожа на металл, а не на землю,
Деревья околдованы морозом,
А листья на земле – как - будто слёзы.
Но снега нет. Один лишь саван-иней,
И я на затянувшейся кончине,
Пред тем, как стылый прах зароют в землю.
Приемлю всё. Но что меня приемлет?
И ощущать, что чужд всему - мне больно...
...Назад бреду дорогою окольной,
И в леденящей немоте, в молчанье диком
Природа кажется навек застывшим криком.
Иду домой, пью чай, с собой болтаю,
Читаю и пишу, и засыпаю...
...И снова утро - безучастное, чужое.
Ах, что со мною, боже, что со мною?
Коханое, 2 декабря 1976.
Меня безвестность не томит.
Во тьме себя не вижу.
А может, Сфинкс во мне сокрыт?
...А двери- ближе...
Я прячу в темноту глаза
От праведного диска.
Но от себя не убежать.
...А двери - близко...
Считаю прибыли и сны,
Провалы и потери.
Но нет ни солнца, ни весны -
Есть рядом - двери...
Я не боюсь войти туда.
Потомки пусть разделят
Потерянные сны, года.
...Но вечны - двери...
Пусть погремят, как я, цепями,
Идя к вопросу.
Там, за железными дверями,
Мы цепи сбросим.
Новогорьевка, 23 мая 1976.
Сон напрасно зову - не заснуть мне.
Знайте все: забытья не найти,
Хоть богами, хоть магами будьте -
От бессонницы вам не уйти.
Каждой клеточкой чувствую: больно.
Каждым атомом чую беду.
Но себе не скажу я: довольно,
И от ночи никак не сбегу.
Не могу убежать от себя я,
Проклинаю, молю и зову.
Вера в сны мне всегда изменяет.
Я от ночи никак не сбегу.
Я обманут собой. Ну и что же?
Есть бессонница в каждом из нас.
Только… боже мой, боже мой, боже!
Удалось бы заснуть хоть на час!
Запорожье, 25 сентября 1972.
--------------------------------------------------------
--------------------------------------------------------
---------------------
---------------------
---------------------
…И ночь моя Тобой полна.
Страшней Тебя беды не знаю.
Пусти, прости меня, Луна,
Ты видишь - силы мои тают.
Забыл, чем жил. Зачем же Ты
Забытой тайной меня мучишь?
Погас в сиянье пустоты
Тобой подаренный мне лучик.
Разъята блеском ночь моя,
Хрустит меж пальцев свет Твой мёртвый,
В душе былого нет огня,
Тропинка в небо грязью стёрта.
Зовёшь меня… Дрожит Твой свет
И умирает на ладонях.
Кто жил во мраке пару лет -
Тот в крохотном луче утонет.
Мне страшно. Ночь Тобой полна,
И Ты глядишь в меня с надеждой.
Но я не тот, каким был прежде...
Души, топи меня, Луна!
Новогорьевка, 2 октября 1975.
Снова скажу тебе, Осень: не плачь,
Дивного мало, что всё - вхолостую.
Я теперь понял, и я не тоскую.
Что ж из того, что убит кем-то грач?
Что ж из того, что по лужам бьет дождь,
Что в облаках надо мной нет просвета,
Что далеко и несбыточно лето,
Что безысходна и тягостна ночь?
Снова скажу тебе, Осень: замри,
Всё суета, будь спокойной и чинной.
Что ж из того, что туманны причины?
Дни так туманны от мглистой зари.
Что ж из того? - ты убийц не ищи.
Всё умирает когда-нибудь, Осень,
Мы теперь стали скучны, и не просим,
Чтобы на север летели грачи.
Я теперь понял: покой только мил.
Снова скажу тебе: что же такого?
Что из того, что проплачем мы снова:
Кто-то когда-то кого-то убил...
Новогорьевка, 6 октября 1975.
Безрассудно и божественно
Промелькнула жизнь пустая.
Посидим под эту песенку,
‘‘Посошок’‘ свой допивая.
Задыхаемся на воздухе,
Жаждем после лимонада.
Там, где счастье было пьяное -
На похмелье лишь досада.
Ищем, где давно всё найдено,
Ждём того, что уж пропало.
И мгновения нам много,
И всей жизни очень мало.
Так давайте остановимся,
Посидим перед дорогой,
И по русскому обычаю
Выпив, скажем тройке: трогай!
И уж тронет, понесётся,
Вкривь и вкось, куда попало -
Где скопилось смерти много,
Где осталось жизни мало.
Понесёт нас по ухабам,
По заезженной дороге...
Так налейте посошок нам,
Не спешите, ради бога.
Посидим - таков обычай.
Выпьем снова, в самом деле!
Впереди у нас дорога,
А за нею - мрак похмелья...
Запорожье, 28 июля 1976.
Отмщенье - не прощение. Всегда
Так было, и так есть, и снова будет.
Пройдут века и утечёт вода -
Забывчивы, добры не станут люди.
И будет кровь за кровь и месть за месть,
Круговорот бесчинств и преступлений,
И ни любовь, ни новь, ни всё, что есть,
Пожалуй, ничего здесь не изменит.
Природа же иное. И когда
Корежился металл и сталь трещала,
Когда в секунду втиснулись года,
Когда всё вспыхнуло и вдруг пропало,
Когда я вынес сына из стекла
Разбитого и гнутого металла -
В Природу вера всё-таки была,
Но час пришёл - и вот её не стало.
Прощения просил - я ведь не мстил.
А ты, природа, ты мне отомстила:
Меня и тех, кто близок мне и мил,
Сурово ты тогда предупредила.
И ни к чему смятение моё,
И я не попрошу теперь прощенья:
Всё то, что ты даёшь или берёшь, -
И смертью может стать, и стать цветеньем.
Коханое, 9 ноября 1976.
... А ночь, как всегда, прекрасна...
Пусть даже и напрасно, и опасно -
Я не устану воспевать всечасно
Их - что горят, дрожат и гаснут -
Звёзды!
В их одиночестве я вижу сам себя:
Так я живу, мерцая и горя.
Среди холодной пустоты - звезда моя.
Похожи со звездою у меня -
Жизни!
Но для Вселенной наша жизнь - лишь час.
И наша смерть рождает утро каждый раз,
А утро радует чужой холодный глаз...
Ах, как похожи со звездой у нас -
Смерти!
Коханое, 17 декабря 1976.
Если вдруг я дышать перестану -
Вы не плачьте. Доверившись мраку,
Если вдруг я дышать перестану -
Вы... да что, ведь и некому плакать!
Если вдруг я дышать перестану -
He тоскуйте душою. Под вечер
Если вдруг я дышать перестану -
Не тоскуйте... да что, ведь и нечем!
Если вдруг я дышать перестану -
Мне оставьте МОЁ. Заберите,
Если вдруг я дышать перестану -
Все клубки моих спутанных нитей.
Если вдруг я дышать перестану -
Вам останется воздуха больше.
Если вдруг я дышать перестану -
Сколько рифм я до вас не испорчу!
Если вдруг я дышать перестану -
И оставлю вам, чем не владел я -
Если вдруг я дышать перестану -
Опустите меня в МОЮ землю.
Если вдруг я дышать перестану -
Не кляните меня, не любите,
Но в МОСКОВСКОЙ земле положите,
Если вдруг я дышать перестану!
Коханое, 17 мая 1977.
Когда поставят камень над плитой
могильной, и деревья,
некогда посаженные мной,
засохнут - то поверье
сбудется, речённое от века:
сын, дом и дерево -
плоды от человека.
Я начал с первого.
Мой сын растёт, взрослеет.
Я здесь свою судьбу не обманул.
Потом были посажены деревья.
Был чёрный ветер. Он в лицо мне дул.
И будет дом - могильный камень иль плита:
Уж строится обитель сна и тленья.
Теперь уже не долго ждать, когда
Свершится древнее поверье.
Коханое, 21 мая 1977.
Просыпаюсь по утрам с тоской,
Будто в пирамиде, в мрачном склепе
Заточён живым - и нет нелепей
И страшней названья: ДЕНЬ-ДЕНЬСКОЙ.
Так зовётся склеп постылый мой.
По утрам работа - не работа:
Будто поднимаю в гору что-то,
Как Сизиф свой камень - ДЕНЬ-ДЕНЬСКОЙ.
Ночью - одуряющий покой,
Вечером - Сизифовы бумаги,
Изредка - глоток горючей влаги,
И сухие мысли день-деньской.
Просыпаюсь с головой больной,
И опять, невольник, как машина,
Всё тяну, тяну, тяну резину
От рожденья к смерти - день-деньской.
Кажется - живи себе да пой.
Но ведь птице в клетке не поётся…
Пусть скорей резина оборвётся
Пусть разрушится и склеп постылый мой.
Нсвогорьсвка, 21 октября 1977.
По улице тёмной, где ветер один
Шуршит и играет невидимым снегом,
Где даже собаки спасаются бегом -
По улице тёмной идёт чей-то сын.
По улице тёмной, где дальний конец,
Одним фонарём освещенный, - как финиш
Для тех, кто виновен и тех, кто безвинен,-
Идёт там по улице чей-то отец.
По улице тёмной, где, умник и фат,
Гуляет бессмысленно ветер бездомный,
Где вся перспектива - колодец бездонный -
По улице темной идёт чей-то брат.
По улице тёмной, где, весел и лих,
Проносится с воем лишь ветер бессонный,
Жестокий где суд он вершит беззаконно -
Идет там по улице чей-то жених.
По улице тёмной, где скрипнули вдруг
Открытые ветром стальные ворота,
Где нет ни заботливых, ни беззаботных -
По улице темной идёт чей-то друг.
И нет никого, кто бы просто спросил:
Зачем ты так поздно, о чём же ты плачешь,
И что же ты с ветром один на один,
И что же, в конце концов, всё это значит?
Но нет ни жены, ни невесты твоей,
Полночный прохожий, раздавленный горем,
Нет брата, нет матери, друга, детей,
И им не видны твои слёзы - укоры.
А может быть, просто ты сбился с пути,
И где-то есть улица, может, другая?
Но всё ж продолжает прохожий идти,
Ни цели, ни смысла дороги не зная...
... По улице тёмной, где окна пусты,
Где ветер, где каждая дверь на запоре,
Где близится финиш, где слёзы и горе,-
Идём там по улице он, я и ты.
Запорожье, 24 декабря 1979.
Стучится Смерть сурово в каждый дом,
И нет такого, чтобы стороною
Его бы обошла она... Потом,
Иль раньше, иль теперь - не всё равно ли?
Одних она не жалует, и к ним
Приходит по три раза на день кряду.
Зато она благоволит к другим -
То ль восхищаясь, то ли от досады.
И умирают первые не раз,
А по три раза на день, не смекая,
Что что-то в них закончилось сейчас -
Любовь святая, мука ли благая.
Другие лишь однажды отдают
Любовь свою, надежду, боль и веру,
Самим себе устраивают суд
И судят строго и не лицемеря.
Подарки принимая, Смерть даёт
За этот суд им высшую награду -
И тот, кто умер - возродится тот.
Награды лучшей и желать не надо.
А предающий каждый день смертям
Свои мечты, и радости, и страхи -
Землёю будет взят когда-то сам,
И станет жалким и ненужным прахом.
Иные же, рождаясь вновь и вновь,
Исчезнув, станут вездесущей тенью,
И в людях возродятся их Любовь,
И Вера, и Надежда, и стремленья.
Запорожье, 2 декабря 1981.
-----------------------------------------
-----------------------------------------
----------------------------------------
----------------------------
----------------------------
----------------------------
Молюсь Тебе молитвою единственной,
Как кровью, исхожу молитвой искренней:
‘‘Пронзи мою тоску сквозными искрами,
Мой триединый Бог, безмерный и таинственный:
Как называть Тебя, мой триединый и великий?
На дланях потемневших моих век
Несу любовь к Тебе и веру в дар Твой – свет.
Простри же на меня надежды блики!..’‘
И был мне свет: сначала - тропкой узкою,
Потом - дорогой между звёздной стынью.
И Голос был:
‘‘Узнаешь Имя ныне:
Я есмь Любимая, Россия, Музыка!’‘
Новогорьевка. 15 января 1975.
Мой друг! ты враг мне оттого,
Что всем ты друг, что враг ничей ты.
В оркестре, где солист - фагот,
Нет места скрипке или флейте.
А непричастность холодна
И неуютна, как могила.
Уж сколько раз, меня она
Вдруг из оркестра выводила!
И снова вывела, мой друг,
Как дирижёр, мной завертела
Вокруг меня очерчен круг
При помощи тоски и мела.
Я в этом круге без тебя:
Родные души мы теряем,
Друзьями запросто соря -
Самих себя разъединяем...
... И как мне больно от того,
Что ты не мой и что ничей ты.
Ну что ж, в дуэте, где фагот,
Нет места скрипке или флейте.
Новогорьевка, 11 февраля 1976.
Какой-то скверный водевиль
Играть с рассвета до заката -
Какая тяжкая расплата.
За наши мелкие грехи! -
Как беспощаден этот Суд,
В котором нету невиновных!
Сей трибунал ночей бессонных,
Чей приговор - тоска разлук.
Я, осуждённый за грехи
Играть в т р а г е д и и ошибок,
Несу в себе мильон улыбок,
В которых океан тоски.
Запорожье, 12 июля 1976.
Спи, сынок. Уже давно
Солнце сладко спит.
Птицы дремлют без него,
Звёздочка дрожит.
Вырастешь - спроси её:
‘‘Звёздочка, скажи,
Как твоё житьё-бытьё,
Отчего дрожишь?’‘
Спи, малыш. Лишь за горой
Кто-то есть чужой.
Это ветер, ветер злой
Поднимает вой.
Всё вокруг давно уж спит.
Милый мой, усни!
Мишка, что с тобой лежит,
Видит уже сны.
Вырастешь - спроси его:
‘‘Как ты, мишка, спал?
И скажи мне, отчего
Ты во сне вздыхал?’‘
Слышишь - ветер, сам не свой,
Воет за горой.
Только в комнате - покой,
Рядом я с тобой.
Спи, мой маленький сынок.
Я пока не сплю.
И от ветра и тревог
Дом наш берегу.
Вырастешь - спроси меня:
‘‘Почему не спал?
И о чём ты у окна
Думал и писал?’‘
Спи же, ненаглядный мой.
Ветер - за горой.
Он с огромной бородой,
Он седой и злой.
Спи, мой ангел, мой цветок,
Ведь с тобой пока
Есть, мой маленький сынок,
Папина рука.
Вырастешь - скажу тебе,
Объясню всё так:
‘‘Страшно в пустоте звезде,
Мишке - без отца.
А не спал я, милый мой,
Чтоб узнать - зачем
Царь на свете - ветер злой
И владеет всем.’‘
Коханое, 12 ноября 1976.
Ищущий счастье большое, лишь им он пленился отважно.
Малое счастье за ним всюду бродило, как тень.
Остановившись, нашёл малое счастье скиталец.
‘‘Боги, - воскликнул, - зачем мне эта мука дана?’‘
Вечно искать и идти - жизнь для героев одних.
Запорожье, 9 декабря 1976.
... и снова
Я средь знакомых стен. Нерадостен
Приход мой этот в отчую обитель:
Я болен; чувства, ум, желания мои -
Не прежние теперь, не молодые,
И лишь знакомых книжных полок ряд
Меня сближает с уж минувшим.
Вот Байрон, Лермонтов...как много было
И дум, и чувств над каждой этой книгой,
И как приятны мне воспоминанья
Об этих чувствах и об этих думах,
Что делали меня тогда счастливым,
Но: счастья мне, увы, не принесли...
Я счастлив был тогда...о, я мечтал!
Мечтал о славе и о творчестве, которым
Хотел затмить Шекспира и Гомера,
Мечтал я о любимой, что прекрасна,
Как тысячи безмолвных слёз дождя
На вешнем алтаре заката - словно
Один лишь я достоин был красивых
И лишь меня достойна красота.
Мечтал о дружбе, о признанье у толпы,
О громком имени, о сладости успеха,
Как будто в наши дни ещё найдётся
Такой талант, который бы бумагой
Без знаков водяных кого-то покорил.
Мечтал о подвиге, писал свои баллады,
Корпел над Фетом, изучая слог,
Страдал над Буниным, блаженства постигая
Волшебные секреты... я любил!
Ах, как я счастлив был…
...и вот я снова
Среди знакомых стен - уже иной,
Ибо не радостен приход мой, не печален.
Но я не плачу, хоть печально мне,
Что было детство, полное мечтаний,
И юность пролетела, пролетела
Мимо меня, будто чужая свадьба,
Которая как будто и знакома,
Да не твоя, не про тебя...
Прости,
Моя родная комната, что снова
Я оживил священный твой покой,
Похожий на покой мертвецкой.
Но трупом не запахнет. Вот я вижу
Ребенка перед книгами своими,
И хочется сказать мне: ‘‘Здравствуй,
Юность! - пусть другие, коль не я,
Познают то, чего недопознал я
И доживут все то, что я не дожил.
Мой сын меня продолжит. Будь он пекарь,
Шофёр ли, инженер или писатель -
Пусть будет свет ему светить отсюда,
Из этой комнаты, из юности моей!’‘
Я дверь закрою. И опять я болен.
Пот градом катится со лба и остывает,
И липкий лоб брезгливо отирает,
Тяжка и непослушлива, рука,
Потом я утопаю в мягком кресле,
Укрывшись пледом, что-нибудь читаю...
И благодушие, и ревность к юным годам
Скрываются в улыбке под усами.
Запорожье, 29 декабря 1976.
Есть у меня, безумца от искусства,
Довольно странный амулет;
Не вешал я на шею ни монет,
Ни монограмм. И на одежде – пусто:
Значков и орденов в помине нет,
Медалей нет (носил бы, если б дали!) -
Не деньги, не значки и не медали
Являют сердца тягостный секрет.
А есть иконка. Крестик старый есть,
Что бабка мне когда-то подарила.
И это - то, что столько лет хранило
И имя настоящее, и честь.
Иконка Сергия стара и еле дышит,
Померкло крестика седое серебро,
Но это - главное моё добро,
Фундамент дома, основанье крыши.
Не веря в бога, верю в Красоту.
В ту, что невидима, но всемогуща.
И, чуждый всей людской кофейной гуще,
К своей кончине я её несу.
И в праздник, и в обычной суете
Я опускаю голову, чтоб не узнали
Ни тайной ненависти, ни печали
И ни молитвы чуждой Красоте.
Что чуждо всем - на этом я возрос.
И где б я ни был, в самых диких дебрях, -
Мне красоту хранить велит мой Сергий
И ждать повелевает мой Христос.
Новогорьевка, 20 октября 1977.
Как пасмурный и серый день,-
Так я подчас невольно хмурюсь.
И та же слабость, та же лень -
Перед слезами ль, перед бурей?
Такая ж томная тоска,
Такое же оцепененье:
Безвольно падает рука,
И длится, словно век, мгновенье.
Что будет дальше - гром, гроза
И бой последний с Невезеньем?
Или усталая слеза
И долгий тихий дождь осенний?
Запорожье, 18 августа I980.
В итальянском городе Барго - Сан -Лоренцо сто-
ит памятник собаке по кличке Верная, в те-
чение нескольких лет приходившей на вокзал
встречать хозяина, давно убитого на войне.
Короткий у собаки век.
Но в час урочный каждый вечер
Ты приходила на вокзал,
Чтоб Друга наконец-то встретить.
Короткий у собаки век.
Щенком познав всю радость дружбы,
Не знала ты, что есть слова:
Любовь и верность, схима, служба.
Ты не служила, а жила:
Жила надеждой и любила,
И каждый вечер на вокзал
Ты верность Другу приносила.
А Друг, оставивший тебя
Так много лет назад для битвы,
Давно лежит в чужой земле,
Для всех убитый и забытый:
Мать умерла после войны,
Невеста вышла замуж вскоре,
И смерть его забыта, как
Уже отплаканное горе.
И только ты солдата ждёшь,
И в сердце маленьком собачьем
Он жив, пока сама живёшь,
Не облегчая жизни плачем.
Короткий у собаки век.
Но ты теперь бессмертной стала.
И если вдруг вернётся Друг -
К нему ты прыгнешь с пьедестала.
Запорожье, 28 сентября 1980.
Рождённый здесь, я здесь рождаюсь вновь.
Здесь дышится и легче, и свободней
К России пусть сыновняя любовь
Всегда такой же будет, как сегодня.
Мне ль Чистые Пруды забыть? - они
Услышали мой первый крик рожденья.
Промчится лето, нет уже весны -
Они услышат тихий вздох осенний.
Ильинские ворота, старый сквер,
Где я играл мальчишкой беззаботно-
Всё это будет, как и есть теперь.
А будут ли - семья, друзья, работа?
Всё преходяще. Всё пройдёт, как сон.
Но знаю я, что смертны лишь Иуды.
Я родиной своей опять рождён,
А родина была, и есть, и будет.
Рождённый двадцать девять лет назад,
И в этот день, и даже рядом где-то,
Я новому рожденью снова рад,
Как и весной, как и в начале лета.
Рождаюсь для того, чтобы любить
И петь по мере сил России славу,
И жизнь свою к её стопам сложить,
Как гимн - пусть тихий, но и величавый.
Да разве может быть наоборот?
И пусть меня оставят даже силы -
Я буду здесь рождаться каждый год,
Пока стоит Москва и есть Россия!
Москва, З0 июля 1981.
-----------------------------------------------
-----------------------------------------------
-----------------------------------------------
-----------------------
-----------------------
-----------------------
... И распятое сердце,
И изломанный мозг...
Нет, мне некуда деться:
Ни на трон и ни в морг.
Притворившийся тенью,
Растворившийся в ней,
Хохочу над рожденьем
И над смертью своей.
Ни минуты покоя,
Ложь себе самому.
Что же это такое?
Что со мной - не пойму.
Ничего не сумею...
Ах, а если бы смог!
Но убит тёмной ленью
Мой придуманный бог.
Я служил ему свято,
Но теперь ухожу.
Моя вера измята,
Как подушка в бреду.
Я изжит своей жизнью,
Уничтожен и смят.
Я не свадьба, а тризна,
Не рассвет, а закат.
Мелочами расстрелян,
Колесован собой,
Я сегодня растерян...
Это небо... и боль…
Запорожье, 30 января 1973.
И слякотно, и солнечно, и снежно.
Десяток чувств за день являет мне
Природа в беспорядке безмятежном.
Но слеп и глух я ко всему, что ВНЕ.
Ах, звездопад! Лежал я среди леса,
Ловил глазами звёздочку свою,
Ласкал глазами: ‘‘ты - моя невеста’‘
Шептал глазами: ‘‘О тебе пою’‘.
Ах, снегопад! в сугроб пушистый падал,
Ловил снежинку тёплою рукой
И спрашивал её я: ‘‘ты мне рада?’‘
‘‘Не тай, к другим не улетай, постой!’‘
Ах, листопад! лежал на жёлтых листьях,
Шептал губами, сердцем я шептал:
‘‘Хочу на сцену, а не за кулисы’‘...
Всё это был подъём, а после - перевал
А после – перепад: вселенная распалась,
И сам я был – распад, разброд, разлад.
Остались только слабость да усталость,
И начался за перевалом спад.
И были: лимонад, оклад, доклады,-
Такое все чужое – сам не рад.
Ведь после звездо-снего-листо-пада
Все это – чепуха и маскарад.
И маски ради я смеялся хрипло,
Ещё надеясь вырыть некий клад;
Но вдруг почуял: всё уже погибло,
И ринулся во ВНЕ я наугад.
Но рассчитать побег не каждый сможет,
Я разучился принимать парад.
И перед снегом, звёздами - о боже!-
Я ощущал смятенья сущий ад.
Закрытый ко всему, что ВНЕ, и слух, и взгляд -
Лишь потому, что стал я НЕВПОПАД.
Новогорьевка, I марта 1976.
Когда звезда в мое окно
Мне продрожит, что ночь настала,
Когда хрустальнее кристалла,
Она порежет глаз усталый -
Я ей скажу: мне всё равно.
Хотите - сердцем побожусь?
Оно замрёт, как меч на плахе
В законченном своём размахе.
Скажу, забыв мечты и страхи:
Мне всё равно - я ей скажу.
Я. долго верил в чудный сон
И различал чужие лица,
И красоте умел молиться,
Но перевёрнута страница -
И мне не слышен звёздный звон.
Звезда горит, но не дано
Мне снова видеть сон бессонный.
В глуши или в первопрестольной
Всё тело каждой клеткой стонет,
Вторит душе: мне всё равно.
Горят за мною все мосты.
И, если не с кем мне проститься
И на одно лицо все лица -
Что мне до красоты бесстыдства
И до бесстыдства красоты?
Не заходи в моё окно,
Звезда дрожащая, чужая.
Будь чья-нибудь, тому сияя,
Кто музыке твоей внимает.
Не надо - мне.
Мне - всё равно.
Новогорьевка, 21 марта 1976.
Чем живёшь и чем ты дышишь?
Всё ль ведешь подсчёт потерь?
Думаешь, что друг забывший? -
Нет, судьба стучится в дверь.
Что вздыхаешь? - снова путь свой
От начала ты измерь.
Думаешь, за дверью пусто? -
Нет, судьба стучится в дверь.
Не вздыхай - не так уж туго:
Главное - себе не верь.
Думаешь, стучит подруга? -
Нет, судьба случится в дверь.
Что отпето, что отжито? -
Не припомнишь всё теперь.
Думаешь, что враг забытый? -
Нет, судьба стучится в дверь.
Всё, отпето, всё отжито!
Если хочешь - сам проверь.
Нам за дверь пути закрыты,
А судьба стучится в дверь.
Новогорьевка, 27 мая 1976.
Мне чистого чего-то не хватает:
Разбавлен я, разбавлен мною мир.
Расплавлен я, раздавлен - и не знаю,
Кто виноват, что стал скупцом транжир.
Разбавлены мечты водою разума,
А в цель подмешан, как сироп, обман.
Нет главного - есть только много разного.
Нет ничего, да есть ли и я сам?
Как рвусь из этой мерзкой западни!
Когда ж, они уйдут, поставив точку,-
Все смутные, расплавленные ночи,
Все мутные, разбавленные дни!?
Запорожье, 7 июля 1976.
Трещат поленья, радуясь в огне,
Что отдают тепло чужим рукам и душам.
Сижу один, и в сонной тишине
Я этот треск благословенный не нарушу.
Трещат поленья...Молодость моя!
Кого согрела ты - чьи души, руки?
Кому ты отдала, тепло творя,
Свой аромат горенья, радость муки?
Трещат поленья...Жертвуя тепло,
Способное согреть лишь часть Вселенной;
Ах, юность безрассудная, на то,
Чтоб изменить, что вечно неизменно,
Ты, юность безрассудная моя,
Сгорела, не согрев чужие руки.
И, пустоте тепло своё даря,
Ты ощущала ль радость муки?
Трещат поленья в сонной тишине,
А я, не в силах вздох сдержать невольный,
О юных днях вздыхаю, о весне,
Мне одиноко, и тепло, и больно...
Коханое, 22 октября 1976.
Я с детских лет любил играть.
Но был обманут я опять,
И четверть века я игру
С самим собой веду.
Играл в машины, гаражи,
В цари, солдаты и пажи, -
Узнав, что я люблю играть,
Мне стали роли поручать.
Играл я школьника пока,
Потом - студента-пошляка,
Потом- философа, супруга,
Поэта ( с этой ролью – туго),
Влюблённого в детей учителя
И, наконец, руководителя.
... А мне б побыть самим собой...
Но нет меня - есть только роль.
Коханое, I8 ноября 1976.
Высокий лоб с печатью знанья,
В плену у черепа - тоска,
В плену у сердца - красота
Его надежды и желанья.
Всё так же голубы глаза,
Не отцветает цветом серым
В них, как медаль за его веру,
Навек застывшая слеза.
Лицо худое и простое,
Безвольное сцепленье рук,
Уставших от былых разлук,
Но не познавших сладость боя.
И бледность этого лица,
Болезненна и безучастна,
И нервный взгляд, который часто
Напоминает взгляд отца -
Он весь - комок усталых нервов.
Тяжёл ему весны исход.
И, вновь отправившись в поход,
Осенний день он встретит первый.
Ведь скоро в Лету навсегда
За вёснами и лето канет...
А что оно ему оставит -
Пустых надежд и вер года?
Он не поднимет эту тяжесть,
Он не ответит на вопрос.
На русый пух его волос
Вдруг седина, как саван, ляжет.
Предвидит ли разлуку он
С пустыми милыми мечтами?
Они явились к нему снами,
И о себе оставят сон.
И накануне расставаний
Он не подъемлет тяжких вежд -
Слуга несбыточных надежд,
Раб фантастических желаний.
Запорожье, 22 августа 1980.
Я появился в год Дракона,
Как Энгельс, Ницше, Фрейд и Кант -
Родня Дали и Соломону,
Подобный Киплингу талант.
Гораций, Тассо и Петрарка,
Хайам и Врубель, Блок и Фет -
Прекрасная реклама марки,
Но у меня… таланта нет.
Мне не создать такой картины,
Какую Репин мог создать,
Из слов тончайшей паутины
Мне как Уайльду – не соткать,
Как Эпикуру мне не выпить,
Как Сведенборгу – не блажить…
Какой же я Дракон, скажите?
Мне Горьким и Руссо не быть.
Мне этот список – яд цикуты.
Но ведь со мною в год один
Не только же в семье Кирюты
На божий свет явился сын! –
Кто в пятьдесят втором родился?
Кто может среди вас сказать,
Что он с Плехановым сроднился
И может как Верлен писать?
Киев, 24 марта 1982.
Судьба железная, тупая, -
Не страшно лечь в пустое ложе,
Не страшно знать, что уничтожат,
Но тяжко жить, об этом зная.
От сердца каждый день все то же
Ты по кусочку отдираешь.
Но знаешь ли, за что страдаю?
За то, что я - не толстокожий.
Новогорьевка, 27 мая 1976.
---------------------------------------------
---------------------------------------------
-------------------------------------------
--------------------------
--------------------------
--------------------------
--------------------------
Слова, слова, слова - расстаться
Не можем с паутиной слов.
Молчанье - будто святотатство,
Слова - огонь, молчанье - кровь.
Между словами мне метаться
Придётся, как среди костров.
Зачем нам, людям, так бросаться
Бумажными цветами слов?
Москва, 30 июля 1968.
Капают дивные светлые слёзы,
В горле комок - как холодная сталь…
Боже, откуда такие кровавые розы?
Может быть, это печаль?
Тысячи солнц поднялись и исчезли,
Тысячи лун прокатились меж звёзд.
Будущим я от былого отрезан
В склепе раскаянья, в камере грёз.
Я теперь болен и честен, как звёзды.
Преданных я предавать перестал.
И всё же - в глазах, словно красные розы,
Кровавые длани Христа.
Запорожье, 2 ноября 1973.
Холодно, холодно, холодно...
Поздно: теперь всё не так.
Ночь, пусть звучит мне вполголоса
Святая твоя немота.
Вальс обветшавших созвездий
Нем и беспомощно - тих.
Скорбно проносятся тени
На крыльях своих немых.
Немые запели кузнечики,-
Их голос пропал на луне.
Гаснут забытые свечи...
Холодно, холодно мне.
Запорожье, 7 апреля 1974.
...А ещё умирают деревья,
Оставляя нам тень своей тени,
Умирают органные звуки,
Оставляя нам запах сирени...
Если сердце сломается ночью -
Всю себя изыгравшая скрипка -
Вам останется лунная лодка,
В небесах заходившая зыбко.
Я устал и не знаю, что делать.
Пусть подскажет заботливый ветер,
Где найти мне смычок к моей скрипке,
Что сыграть, чтобы струнам поверить?
Если новый смычок порвет их,
Если выстрелит в небо печалью -
Знайте, сердце моё сломалось,
Струны вещие отзвучали.
...А ещё умирают люди,
Оставляя органы и скрипки.
Этот круг наш вечно пребудет -
Беспредельный и очень зыбкий...
Запорожье, 10 апреля 1974.
Снова сына глазёнки мне снятся
снова голос чужой раздаётся
где ни выпрямиться ни сжаться
где ненужный мне курс и лоцман
ты поверь снова волосы сына
мне приснились где лоцман не нужен
там где голос чужой на чужбине
померещилось сын мой простужен
сын простужен мне это приснилось
сын мой болен а я столь далёкий
(мне приснилось - но всё это было)
вновь мечусь, сам больной одинокий
этот курс мне не нужен право
для меня теперь всё едино
вот проснусь и поправ уставы
обращусь к двухнедельному сыну
и скажу двухнедельному сыну:
‘‘Там, где курс не найдётся, и лоцман
Мне не нужен - мне боль твоя снится.
Там, где голос чужой раздаётся,
Сын, мне трудно и жить, и ужиться…
Пусть тебе никогда не приснятся
Места, где ни выпрямиться, ни сжаться!’‘
Новогоръевка, 27 ноября 1974.
‘‘Остыли вены.
Что год - что миг.
Пора с арены, -
Сказал старик.-
Была победа,
Была поэзия.
Был старт и бег.
Финал - болезненный...’‘
Что ж, правило это:
Живёшь - так живи.
Мелодия спета,
Лишь эхо вдали.
И я был,
И я жил!
Убит был -
Не выжил.
Новогорьевка, 13 ноября 1975.
Снилось: шёл тропинкой между звёзд,
Небеса божественно сверкали.
Предо мною был чудесный мост,
Сотканный из грёзы и печали.
Я сошёл на землю, в свой удел,
Я воды блестящей из колодца
Зачерпнул ладонью - и глядел,
Как она, искрясь, на землю льётся.
Хруст хрустальный под моей ногой,
И звезда звенит струной над рощей...
Только свет был - словно неживой,
Только блеск всё становился жёстче.
И тогда ушёл я в небеса,
Потеряв на мир земной надежду.
Только стал земным немного сам -
Даже в горних, неземных одеждах...
Я пошёл по светлому мосту,
Но порвался мост: печаль упала,
А мечта, прозрачнее кристалла,
Унеслась в немую высоту.
Я повис - ещё не в вышине,
Но уже не на земле, не с вами.
И прорезав мрак ночной огнями,
Ангелы слетелися ко мне.
Как они смеялись надо мной -
Не вознёсшимся и не упавшим!
И сливался звонкий смех их с вашим -
Надо мной смеялся мир земной.
В кровь о звёзды пальцы изодрав,
Я стремлюсь подняться вверх - но тщетно.
Силюсь быть над вами - не упав -
И душа по-прежнему бессмертна.
Новогорьевка, 15 ноября 1975
Свинцовый дождь на плечи давит,
И с ног сбивает ветер злой.
Мороз грызёт, кусает, жалит...
Спешу скорей к себе домой.
Открою дверь - увижу кухню:
И сырость там, и неуют.
А в комнате опять докучно
Со скрипом ходики идут.
А там - разбитая пластинка
И томик Тютчева лежат...
Опять обычная, заминка:
Чего-то не находит взгляд.
Коханое, 6 ноября 1976.
Я вспоминаю прежние грехи
И удивляюсь легкости ошибок.
К ним отнесу для рифмы я стихи,
Любовь, обман и боль улыбок.
Казалось - преступленья таковы,
Что мне не выпросить к себе участья,
Не вымолить безмолвно у молвы -
Для рифмы также – хоть немного счастья.
Казалось - тут уж рифма не совет -
Что я растратчик и отступник,
Что не смогу спокойно много лет
Вкушать бифштексы после супа.
А выяснилось: плакать не моги,-
Ты просто ординарный человечек,
И посему – о рифма, помоги! -
Напрасно этот груз взвалил на плечи.
Я просто простираю свой простор
В песчинке мне отведенной Вселенной,
И даже испарись я с неких пор -
Вокруг всё так же будет неизменно.
И всё же разъясненья я прошу:
Я суп считать судьбой смогу едва ли,-
Зачтётся ли, когда я прекращусь,
Всё то, чем раньше жизнь мы рифмовали?
И в рифму ль будет к слову мрака –
‘‘СМЕРТЬ’‘ -
Другое слово, общий смысл какого:
УСПЕТЬ УЗРЕТЬ,
ВОСПЕТЬ И УМЕРЕТЬ -
И станет ли скрижалью это слово?
Запорожье, 18 ноября 1979.
Молчу всегда - когда страдаю,
Когда беспечно веселюсь:
Ни боль, ни радость и ни грусть
Я никогда не выражаю.
Я говорю - но что слова? -
Истерты, как оклад церковный
Прикосновением условным…
Привычка эта не нова.
Да, я молчу. И в разговоре,-
Крича ли ‘‘нет’‘, шепча ли ‘‘да’‘, -
Я все-таки молчу всегда,
И со своим же словом спорю.
Подобно лунному лучу
Над мёртвым и пустынным краем,
Безмолвно землю освещаю …
…И только в Песне - не молчу!
Запорожье, I декабря 1981.
-------------------
-------------------
-------------------
-------------------
-------------------
-------------------
Смятенно и бешено мечутся руки,
Клавиши хлещут хлыстами пальцев.
Куда мне деться от этой муки,
От этих страстных звуков-страдальцев?
Они страданье моё возносят,
Они страданье моё коронуют.
О руки, звуки, ну кто вас просит
Вселенской делать печаль земную?
И мука моя, потерявшись в органе,
Вулканом вздымает купол собора,
И в небе - в звучащей, в гноящейся ране -
Господь умирает, не выдержав спора.
И там, высоко, над поверженной в прахе
И сломленной верой в величье Природы,
Рождённой из слабости духа и страха, -
Рождается вера в неволю Свободы.
Собор растворяется в бархате веры,
И стены в ней блекнут и медленно тонут.
Орган заполняет весь мир, и без меры
Вторит ему сердце больным камертоном.
Пологи, 24 сентября 1973.
На губах моих кровь твоя, Песня.
Я упал под ношей твоей.
Я не выдержал ноши небесной...
-Не убей!
Я разбил тебя, Песня, насмерть.
Не прошу тебя, пощади.
Моё последнее лекарство
-Не укради!
Я раб твой, Песня, издревле.
Я твой хозяин искони.
Меня в моей надежде
- Не обмани!
Попробую начать сначала -
Пусть буду снова я убит.
Моя душа скорбеть устала -
Она болит.
Новогорьевка, 17 декабря 1974.
Гитара - позолота потемнела
На звуке, струной исторгнутом.
Струна запела
Ночью чёрно-белой.
Гитара, вытащи меня из омута!
Гитара - конвульсии грифа
В холодной пещере ладони.
И снится:
Из древнего мифа
Кифара свой свет уронит.
Голос мой - агония, не речь.
Только ночь. И не могу не петь.
Гитара, ночь оклеена кошмаром –
Обоями из сумрачной бумаги.
Ночь - длинная струна твоя, гитара,
Не даром
На шее ночи - колдуны и маги.
Постой!
Дай утро, дай прозреть!..
Гитара – боль,
Гитара - рана, смерть.
Новогорьевка, З0 января 1975.
Были обширные владения:
Любовь, гармония, стихи.
Где эти чудные мгновения,
Где эти сладкие грехи?
В часы полуночного бдения
Я вспоминаю, что забыл.
Ищу заветные творения,
Которые не сотворил.
Остались думы полуночные,
Звучащие в других стихах,
Дела большие и побочные,
Да боль винтящая в висках...
Сверкай, стреляй в меня страданием,
Полузабытый юный стих!
Распни меня очарованием
Непосещённых Мекк моих!!!
Новогорьевка, 7 октября 1975.
Ты рождён был совсем не для башни
Из холодной слоновой кости:
Ты писал для цехов и пашен,
Ты поэтом рождён был просто.
И несло от тебя перегаром
И духами от бабы парижской,
И надеждою, и кошмаром,
Чем-то дальним и чем-то близким.
Страхи наши, бутылки, рубли ли,
Боли наши, мечты, небеса ли
Были в песнях - но их любили,
А другие - так даже боялись.
Кто хоть раз тебя видел и слышал,
Как и губы и струны дрожали -
Знает тот, почему любили,
Знает тот, почему боялись.
И орал ты, срывая голос,
И терзал свои нежные струны,
И казалось - как наша совесть,
Обречён ты быть вечно юным.
Бил нас песней не в бровь, а в глаз ты,
Водку пил, заливая пошлость,
Две судьбы появлялись из сказки
И бросала жокея лошадь.
Да, как ты - так не каждый сумеет.
Но не верится мне, поверьте,
Что не смог ты сбросить жокея
И судьба подвела тебя третья.
От неё никуда не деться,
И окончен твой путь короткий,
Знать, не вынесло певчее сердце
Ни судьбы, ни жокея, ни водки.
Запорожье, 26 июля 1980.
Пусть будет осень тёплой и красивой,
Пусть снег зимой и блещет и скрипит,
Пусть яблони весной цветут и сливы,
Пусть лето навестит сокрытый скит.
А скит таким же пусть и остаётся -
Закрытым от неправедных очей,
И только пусть полегче песня льётся
О вечной схиме, о судьбе моей.
Пусть снова осень вязкими дождями
Оплачет окончание трудов,
И пусть опять зима блестит снегами
Своих небесновытканных ковров,
А там опять весна и снова лето,
И пусть всё то же - много-много раз,
И только пусть не будет песня спета,
Такой же схима будет, как сейчас.
И будет скит надёжно да запоре
Единственного схимника держать,
И будет боль, и радости, и горе,
Но будет и желание писать...
А лето и весна, зима и осень
Пусть будут фоном скита моего,
И пусть друзья когда-нибудь попросят
Впустить в него паломников; и вот -
Я приоткрою дверь, и здесь, за дверью,
Услышат они песню о весне,
Об осени, о лете и о Вере,
О мире, о себе и обо мне.
Пусть вызревает песня, Скит надёжен.
Я в нём готовлю место для гостей...
Но почему по-прежнему тревожат
Меня за толстой стенкою моей?
Запорожье, 19 сентября 1980.
Сравнили с чем! несчастный пистолет!
Мол, “злые языки страшнее пистолета”!
Нейтронной бомбы посерьёзней это,
А с пистолетом здесь сравненья нет.
И ‘‘сукин сын Дантес’‘, и гад Мартынов –
Теперь мишени наших языков:
‘‘Ах, этот! - ну, известно, кто таков!” -
Ругнём слегка и сразу же остынем.
Но кто сказал: Наталья неверна,
Чайковский слаб в известном отношенье,
Есенин - бабник, получил сполна,
И сифилисом футурист расстрелян?
Какой-то хрен нам в уголке шепнет:
Мол, сам не знаю, от кого известно,
Что с этим - та, а с этой вроде тот,
Но так болтают - не сойти мне с места!
Вот так и появляются подчас
Живые трупы: тот, мол, застрелился
(Хоть он и жив), а этот, мол, разбился,
И только не объявлено у нас.
Найдёшь ли ныне этот злой язык?
Поди, попробуй - вряд ли ты отыщешь
Среди мильонов маленькую тыщу
Тех, кто судить о прочих так привык!
Кому он нужен? пусть хоть чёрт в строке!
А он не дремлет: грязь и дёготь ищет -
На общества здоровом языке
Сей маленький, но ощутимый прыщик.
Идёт для новых сказок сбор примет:
Воображаемые свадьбы, смерти, дети...
Да разве может так шарахнуть пистолет?
Не говорите мне о пистолете!
Запорожье, 4 октября 1980.
Так, как вино из винограда, -
Из памяти поэта - стих.
Хмельные строки! то же в них,
Что и в вине - сердец отрада.
Тот любит светлое вино -
Сей - тёмное, с оттенком крови.
Грешу сравнением не новым,
Но то же и стихам дано.
Как отличаются секреты
Приготовленья разных вин,
Так и стихи - поэт один,
Но в нём живёт и то, и это.
Вот память образ нам даёт,
И мы, её благословляя,
Сей образ солнцем разбавляем
И песню о мечте поем.
Но если на тоске и муке
Свою мы память настоим
И, как в подвале, закрепим
Дублёной терпкостью разлуки -
Стихи такие, как вино,
Слепят, лишают равновесья,
Свергают бога с поднебесья
И человека валят с ног.
Запорожье, 18 октября 1980.
99. Э Т Ю Д О Л Ю Б В И И П О Э З И И.
Альбине.
Переводя Шекспировы сонеты,
Писал я, что любовь тогда сильней,
Когда уж догорает жизни лето
И вечер всё темней и холодней.
Ты видела лишь праздную забаву
В стихах моих, считая, что они -
Лишь с Музой флирт или желанье славы,
И у тебя украденные дни.
Пусть это так. Я десять лет с тобою,
Но за Шекспиром смело повторю:
Тебя, уже расставшийся с зарёю,
Я больше во сто крат боготворю.
Сейчас, когда наш полдень наступает,
Моя любовь, как солнце в вышине,
Светя тебе, и греет, и ласкает,
Чтоб ты не забывала обо мне.
Пусть вечером светило спать уходит -
Настанет вечер, но согреет вновь,
Как прежде, в наши солнечные годы,
Тебя моя бессмертная любовь.
Она теперь сильнее, чем в начале,
Она теперь спокойней и нежней.
И в радости, и в муке, и в печали -
Да будет путь твой вечно рядом с ней!
Она уже бессмертна, словно боги.
И если ты, любимая, пройдёшь
Отмеренную часть мирской дороги -
В моей любви ты снова оживёшь.
А если за тобою вслед под плиты
Сойду я, не раскаявшись в грехах,
И там истлею, всеми позабытый, -
Любовь да будет жить в моих стихах!
Запорожье, 10 апреля 1982.
I.
(анапест)
Тридцать лет существуют на свете
Эти тело и сердце, и мозг.
Новый год я печально отметил:
Что несёт он? что старый унёс?
Я всё чаще теперь замечаю,
Что расход покрывает приход,
Что я большее нечто теряю,
Чем несёт мне взамен новый год.
Словно юный мальчишка стремится
Поскорее мужчиною стать -
Жду весною я лета, и птицей
Я к нему устремляюсь опять.
Правда, лето с годами короче,
Незаметнее и холодней,
А за летом - осенние ночи,
Заключённые в камеры дней.
Я теперь наконец понимаю,
Что не лето манило меня,
Я не лета весной ожидаю
И не света осеннего дня.
И когда будет песенка спета,
Я, конечно же, правду пойму:
Счастье - лишь в ожидании лета,
Счастье - только в стремленье к нему.
II.
(амфибрахий)
Великое счастье приемлю я ныне:
Лежит предо мною вот эта тетрадь,
Большая тетрадь со стихами моими,
Которые мне довелось написать.
Стихи мои - это стремление к лету,
Стремление к счастью и некий дневник,
Который расскажет когда-нибудь свету,
Как счастья искал я и счастье постиг.
А Нового года печальная встреча
И то, что расход покрывает приход -
Пусть будет как груз на усталые плечи
И вместе со мною в могилу сойдёт.
Не знаю, когда с этой тяжкою ношей
Сойду я под землю - но стих будет жив,
И в будущем сыну расскажет о прошлом,
Нас близостью новою с ним породнив.
Поэтому плечи под ношей не гнутся
И звуки слагаются в стопы... о нет! -
Пусть долго ещё будет счастье тянуться,
А стопы - слагаться в сто первый сонет.
И пусть и зимою, и осенью хмурой
Стремление к лету, как прежде, звучит
Такою волшебной и сладкой цезурой,
Что звук перед нею смиренно молчит.
III.
(дактиль)
Песня, которую пел на рассвете,
С песней, которую в полдень пою -
Не близнецы, а лишь разные дети:
Как не узнать мне кровинку свою!
Разные рифмы, иные размеры,
Только цезура - примета моя:
В ней мои гены надежды и веры,
Гены любви, моя Муза и Я.
Пусть мне скупою судьбою отмерен
Очень короткий и тягостный день -
В песне, где разные рядом размеры,
Эта цезура сияет везде.
Песня моя - как стремление к счастью.
Что из того, что устал я и сник,
Что ко всему я теперь безучастен? -
Ведь об ином повествует дневник!
Он повествует о том ожиданье
Летнего света, добра и тепла,
Что расцветало в рассветном сиянье
В час, когда ночь была так далека.
Пусть же теперь я приблизился к ночи,
Полдень миную, как прожил рассвет -
Только молчать мои сердце не хочет:
Стопы слагаются в новый сонет.
IV.
(ямб)
Мне удалось собрать в одну тетрадь
3абытые, разрозненные строки,
А также и другие написать,
Отлично зная все свои пороки.
Порок номер один – святой обман:
Когда мне тяжело или не спится,
Себя я называю “графоман”
И отрываю от души крупицы.
Крупицы помещаю между строк,
Не требуя ни денег, ни признанья.
Таков мой главный и святой порок,
Мои полу-лицо и полу- тайна.
Мне кажется, что графоман – лишь тот,
Кто пишет ради славы и квартиры,
И сердца своего бездушный лёд
Кладет на струны бесталанной лиры.
И если моя Муза не сильна,
Как музы те, что души покорили.
Но всё-таки имеет и она
Божественные, пламенные крылья.
И если графоманов на Парнас
Поднять строка бескрылая не может -
Уверенность, что был я там не раз,
Пусть истиною станет, а не ложью!
V.
(хорей)
Тридцать лет живу на свете,
И четырнадцатый год -
Как конец того сонета,
Что в душе моей живёт.
Каждый год из них - как строчка,
Вписанная в мой сонет.
И пора поставить точку
После этих строчек-лет.
Их четырнадцать в сонете,
Что в душе моей живёт.
Тридцать лет живу на свете.
Что сулит мне новый год?
Пусть седеют с каждым мигом,
И сонет, и голова, -
Но ещё для новой книги
Я смогу найти слова,
И сонет ещё чудесней
Я надеюсь вновь сложить,
Каждый год, как строчку песни,
Петь, записывать и жить.
В этой песне, как и прежде,
Пусть звучит всё тот же гимн
Моей Вере и Надежде,
Моей Музе и Любви!
Запорожье, 3 января 1982.
- 10574 просмотра